Петр Кашувара: За время войны я понял, что у меня есть талант к спасению людей

Зоряна Вареня: Впервые ты приехал в Украину в 2016 году?

Петр Кашувара: Да. Я тогда жил в Бельгии и работал заместителем менеджера в отеле в городе Брюгге. В 2014 году меня отправили на конференцию отельеров в Париж — как раз тогда, когда в Киеве разворачивались события на Майдане. Помню, на кофе-брейке друг из Великобритании спросил: «Что вообще происходит в Украине? Можешь объяснить? Все СМИ только об этом и говорят». Я ответил, что по большому счету не знаю. Наверное, какая-то гражданская война — русские воюют с русскими. И что нас, поляков, это особо не касается и не интересует, а с другой стороны, даже хорошо, что они воюют друг с другом: нам это выгодно.

Рядом стоял один украинец — Алекс, владелец хостела возле Майдана. Он услышал наш разговор. И не то чтобы рассердился, нет. Он подошел и спокойно сказал: «Знаешь, я случайно услышал, о чем вы говорите. И если хочешь, мог бы объяснить, что на самом деле происходит в Украине, потому что, кажется, ты не совсем понимаешь». Мы проговорили весь вечер и весь следующий день (мы жили в одном номере, так что времени на разговоры было достаточно). Алекс рассказывал о Майдане, о реальности миллионов украинцев. А напоследок добавил: «Приезжай. Увидишь все сам и поймешь больше».

Прошло два года. Я вернулся из Бельгии в Польшу и начал работать на радио, записался на курс военных корреспондентов в Кельце. Его организовали Министерство обороны Польши, польские спецподразделения и инструкторы из НАТО. Среди тренингов были стимуляции побегов от «террористов», которых изображали бойцы польского спецназа. Я стал одним из немногих, кому удалось убежать. Меня искали весь день: и полиция, и армия прочесывали город. К вечеру я сам вышел из своего укрытия и пешком вернулся на базу.

Петр Кашувара в студии Радио 357, 2014 год. Источник: личный архив

Тогда я понял, что готов к сложным ситуациям. Это был апрель 2016 года. А уже в начале мая я решил ехать в Украину. Подал заявление на все дни отпуска, которые у меня еще оставались, потому что руководство не хотело меня отпускать как военного корреспондента. Перед поездкой я купил две книги: «Убить дракона» Катажины Квятковской-Москалевич и «Украинский борщ» Петра Погожельского. И первый, с кем я встретился в Украине, — тот самый Алекс с парижской конференции.

ЗВ: Ты сразу поехал в Донецкую область. Что тебе там бросилось в глаза?

ПК: Я ехал с настроением типичного западного журналиста, который не совсем понимает, что на самом деле происходит. Хотел найти условную золотую середину. Мне казалось, что это гражданская война, что сепаратисты также имеют свою точку зрения, которую стоит услышать. У меня в голове не существовало четкого разделения на «хороших» и «плохих». Я считал, что каждая из сторон по-своему права. Ехал я на неподконтрольную Украине территорию. Пересек границу так называемой Донецкой Народной Республики, отправился в Донецк. Мне не хотелось верить, что там все прямо так плохо.

Поскольку я ничего раньше не писал о «ДНР», то не представлял угрозы для россиян. Они меня пропустили. Еще у меня были официальные разрешения от Министерства обороны Украины, СБУ. Кроме того, я уведомил польское посольство, что буду находиться на оккупированной территории. Все знали, куда я еду, на сколько времени, и если бы я через 10 дней не вернулся, — должны были бы реагировать.

Я доехал до Марьинки на линии разграничения. Казалось: ну, что может быть там такого уж страшного, если туда из Киева курсирует рейсовый автобус? Но то, что я там увидел, меня ошеломило. Это был совершенно другой мир.

ЗВ: В каком смысле?

ПК: Минные поля, выжженная земля, поваленные телеграфные столбы, сгоревшие машины вдоль дороги. На фоне этой апокалиптической картины лил страшный дождь. Я промок до нитки, устал от постоянного ожидания на блокпостах. В конце концов я пересек линию разграничения пешком — автобус дальше не ехал. На другой стороне нас ждал «деэнеровский» транспорт.

Петр Кашувара, Константиновка, 2024 год. Источник: личный архив

На первом российском блокпосте я увидел триколор и, признаюсь, меня охватил ужас. От страха ноги подкосились. Нас остановили боевики, увидели мой польский паспорт, и один из них засмеялся. Я мало что понимал из того, что он говорит, — я тогда не знал ни украинского, ни русского. Вдруг он протянул мне гранату и спросил, держал ли я когда-нибудь такую в руках, хочу ли попробовать. Я поднял руки вверх и ответил, что нет — не хочу. Никогда не держал и нет у меня нет ни малейшего желания пробовать. Но он настаивал. И тут, к счастью, вмешалась какая-то пожилая женщина. Начала кричать на него: мол, видно же — иностранец, ничего не понимает, не надо так.

Сегодня, по прошествии времени, я понимаю, что если бы я тогда взял гранату, у того боевика, возможно, был бы формальный повод меня застрелить. Или я мог бы оказаться в одном из подвалов — связанный, под пытками. Они обвинили бы меня в хранении оружия. Кроме того, у меня не было ни одного убедительного (для них) документа, кроме распечатанного разрешения на въезд от пресс-службы «ДНР». Меня могли признать врагом и просто убить. Все иллюзии, с которыми я ехал, развеялись мгновенно. И я понял: в этой войне все же есть «плохая сторона» — россияне.

ЗВ: В Донецке ты говорил с боевиками «ДНР». Что они рассказывали?

ПК: Например, хвастались, что снимали с людей скальпы. У одного солдата было ожерелье из человеческих ушей. Была среди них и женщина (я позже прочитал в одной статье, что она погибла) — русская, удивительно красивая, с рыжими волосами. Лицо ангела. Но первое, что она сделала, — вытащила большой нож и принялась рассказывать, как пытала и убивала им украинцев. Смеялась, показывала мне фото и видео — как убивала. Я был шокирован. Казалось, я в настоящем аду.

Я слышал их разговоры о том, что они хотят напасть на остальную Европу и что у них даже есть конкретный план. Сейчас, с перспективы почти 10 лет, я вижу, что они действительно его осуществляют. Делают все то, о чем тогда говорили.

Празднование Дня победы в «ДНР», 2016 год. Фото: Петр Кашувара

Помню, как возвращался вечером в гостиницу на улице Артема. Кстати, неподалеку жил боевик «Моторола» — я даже видел его на улице. И вот иду я и думаю: они безумны. Нужно бежать отсюда как можно скорее. Через несколько дней я собрал вещи и уехал.

ЗВ: Бывал ли ты после этого в Донецке?

ПК: Да, я вернулся туда еще раз в конце августа 2016-го. Перед поездкой отправил им электронное письмо с просьбой проводить меня в школу, поскольку я хотел сделать репортаж о детях. Тогда мы легче проезжали российские блокпосты, однако в целом эта вторая поездка закончилась еще хуже, чем первая.

Меня заставляли записать Александра Захарченко, главаря так называемой ДНР. Когда меня привезли на интервью, я спросил, можно ли закурить перед входом, потому что потом уже не будет возможности. Они сказали — конечно. И я прибегнул к хитрости: достал фотоаппарат или телефон — уже точно не помню — и сфотографировал здание, где мы должны были разговаривать. Они запаниковали, что я, видимо, кому-то переслал это фото и теперь туда прилетит ракета. Интервью отменили. Но на следующий день мне сказали, что снова везут меня к Захарченко. Интервью организовал Йохан Бекман — финн, «эксперт по России», руководитель пресс-службы «ДНР». О нем писала Джессика Аро в своей книге «Путинские тролли».

Бекман сказал, чтобы я не увиливал, что я должен это сделать. Я очень не хотел, потому что материал должен был выйти на их телевидении. Во время записи от меня требовалось зачитывать с экрана-суфлера вопросы (на русском языке), которых раньше не видел. Я отказался, сказал, что согласен записать интервью, только если буду иметь возможность задавать свои вопросы. Они заявили, что это не мне решать — я на их территории и обязан делать все, что они говорят.

До интервью еще оставалось время. Я не знал, как на этот раз выкрутиться, поэтому все свои фото, видео и тексты отправил другу в Польшу через гугл-облако. Затем почистил диски на компьютерах и телефонах и упаковал вещи. Ровно в 9:00 меня должен был ждать автомобиль от Йохана, но в 7:00 я на рейсовой маршрутке уже ехал на подконтрольную Украине территорию.

Мне крупно повезло. Перед выездом я на остановке спросил у одной пожилой женщины, как безопаснее всего доехать на подконтрольную Украине территорию. Видимо, она заметила, что со мной что-то не так, хотя, как мне казалось, я держался. Женщина спросила: «Ты знаешь, что впереди 15 российских блокпостов?» Я ответил: «А что делать?» Она внимательно посмотрела на меня и сказала: «Будешь всю дорогу спать. Я буду говорить, что ты — мой сын. Только молчи». И действительно — она провезла меня через блокпосты, выдав за своего пьяного спящего сына. Так я выбрался из «ДНР». И больше никогда туда не возвращался.

Петр Кашувара, на въезде в Донецкую область. Источник: личный архив

ЗВ: И те боевики с тобой больше не связывались?

ПК: Нет, но после освобождения Бучи, когда я собственными глазами увидел тела и разрушения, я сам написал одному из боевиков — кстати, он был поляком, — приехавшему воевать на стороне пророссийских сепаратистов: «Что же вы наделали? Зачем?» А он ответил: «Это не мы. Это постановка». Я ему пишу: «Чувак, я там был. Я все видел собственными глазами. Что ты мне тут рассказываешь? Вы изнасиловали, зверски убили много людей. Кто вы вообще такие, если на такое способны?»

ЗВ: Ты помнишь утро 24 февраля 2022 года? Где ты был, когда началось полномасштабное вторжение?

ПК: Когда все говорили, что будет большая война, я не верил. Я, как многие, считал: сейчас съедутся толпы журналистов со всего мира, две недели будут что-то рассказывать, ждать вторжения, вспомнят, что в Украине война идет уже больше восьми лет. А потом им надоест — и они вернутся домой. Я решил, что поеду в Украину, когда утихнут опасения большой войны и снова никому не будет дела до того, что там происходит.

24 февраля 2022 года, четыре утра. Аэропорт во Вроцлаве. Я лечу на Сицилию искать дом — хотел себе купить и спокойно жить. И вдруг открываю в телефоне CNN. На экране мелькнуло: «В Украине началась война». Я тут же стал писать своему другу Сергию Бевзу из «Азова», с которым мы познакомились еще в 2017-м. Он из Третьей штурмовой бригады, сейчас — командир роты. Пишу: «Это правда, что война?» Он отвечает: «К сожалению, друг, да». Я спрашиваю: «И что теперь?» Он: «Будем воевать до победы». А я ему: «Ладно, буду через неделю». Я прилетел на Сицилию, но уже не отдыхал и никакой дом не искал. Сидел в гостинице, следил за новостями, организовывал гуманитарную помощь, готовился к поездке — искал бронежилет, каску.

Петр Кашувара, Авдеевка, 2023 год. Источник: личный архив

Достать снаряжение было трудно. Один знакомый из Вроцлавской военной академии сухопутных войск одолжил мне каску. А бронежилет предоставил фонд «Открытый диалог» — он тогда обеспечивал ими журналистов. Это был простой бронежилет с металлической пластиной — но только с одной стороны. Я спросил у знакомого: что делать, если в меня будут стрелять? Мне перекладывать пластину на спину или бежать задом наперед? А он говорит: «Петрусь, тебе не бежать нужно, тебе нужно фигачить!» Это меня очень рассмешило. Тот бронежилет скорее просто добавлял мне уверенности, чем реально защищал.

Вернувшись с Сицилии в Польшу, я загрузил машину гуманитарной помощью и поехал в Украину: довезти груз до Львова, а потом работать журналистом — для Польского радио и портала Onet. Но тут стали звонить знакомые из Сум, Мариуполя, Харькова... Спрашивали, могу ли я вывезти их семьи в более безопасные места. У меня была машина и топливо. Поэтому я занялся эвакуацией людей. Первые полгода полномасштабной войны я фактически не работал как журналист — сначала вывозил людей из горячих точек: из Бахмута, Авдеевки, Северска и других городов, а потом развозил помощь по всей Украине.

ЗВ: А еще ты основал фонд Fundacja Przyszłość dla Ukrainy UA Future. Какую сумму тебе уже удалось собрать?

ПК: Деньгами мы собрали более 6 миллионов злотых. Если учесть технику и гуманитарную помощь, которую нам передавали другие фонды и государства, то сумма достигает около 60 миллионов злотых. Каждый наш транспорт, который развозит помощь по Украине, обычно везет груз стоимостью от 200 до 500 тысяч злотых, а бывало, что и 700 тысяч.

Петр Кашувара передает медицинское оборудование львовскому «Охматдыту». Источник: личный архив

У фонда четыре машины, которые проехали уже около полумиллиона километров — это как почти 12,5 раз объехать вокруг Земли. И весь этот путь — по Украине.

ЗВ: Каждый год ты организуешь специальную акцию «Подарки вместо бомб» — развозишь рождественские подарки детям в самых опасных прифронтовых зонах. Как возникла такая идея?

ПК: Примерно в октябре-ноябре 2022 года мы с Мыколой, нашим волонтером, отправились в Бахмут. И вот мы в дороге, и я говорю: «Смотри, сколько здесь детей. Мы их везде встречаем, да? А если организовать акцию? Мы привезем малышам подарки — как же они обрадуются! Украсим машину гирляндами, игрушками, колокольчиками, все празднично обклеим, возьмем мегафон, включим колядки и будем ездить по Бахмуту. Россияне охуеют! Впадут в ступор: стрелять или нет». Тогда еще не было дронов, поэтому можно было в сотне метров от врага включать колядки и быть таким героем. Мыкола посмеялся и согласился. Я набил микроавтобус подарками — в этом очень помогла волонтер Агнешка Шилюк из Кракова и многие другие, присоединившиеся к акции.

Я надел шапку Святого Николая и очки эльфа. И так разъезжал по всей Украине в сверкающем микроавтобусе. В окрестностях Бахмута — а там уже ракеты, бомбы, дым, куча солдат — на блокпосте меня спрашивают: «Что это такое?» А я серьезно отвечаю: «Святой Николай, везу подарки детям». Солдат улыбается и говорит: «Ладно, проезжайте».

Раньше в областной администрации нам говорили, что нет смысла приезжать — якобы всех детей эвакуировали. Но я решил проверить. За несколько часов, пока мы ездили по городу, мы нашли 53 детей! Мы составили карту, где они находятся, уведомили администрацию и полицию. Большинство удалось эвакуировать.

Бахмут, январь 2023 года. Фото: Петр Кашувара

Потом мы стали ездить по другим селам и городкам — Авдеевка, Орехов — где дети в подвалах прятались от обстрелов. Каждому ребенку мы давали мягкую игрушку и еще какой-то подарок. Я старался быть веселым, чтобы дети почувствовали праздник — они искренне верили, что это настоящий Святой Николай. Помню, одна девочка, ростом мне до колен, сказала, что не верит в Святого Николая, а я ответил: «Да как же не веришь? Я же вот, стою перед тобой!» Она растерялась.

Один мальчик сказал, что я не настоящий Николай, потому что у того есть сани и олени. Я ответил: «Так это было 200 лет назад. Когда ты в последний раз видел, чтобы кто-то хотя бы на лошади ездил, не говоря уже об оленях? Сейчас все на машинах и самолетах — ты что, не в курсе, в каком мире живешь?»

Раздавая игрушки, мы говорили детям: когда будет страшно — держите их рядом, они будут защищать вас и напоминать, что через год Святой Николай приедет снова, что он о вас помнит. Поэтому я не могу не приезжать к ним каждый год — они действительно ждут. Конечно, в Бахмут я сейчас не доеду, как и в другие полностью разрушенные города, но во многие села и поселки мы до сих пор ездим.

Мы раздаем подарки не только на Рождество, но и на День ребенка и другие праздники. Например, в 2025 году будем раздавать на День независимости. Недавно я ездил в один детский дом под Харьков, где меня уже знают как Святого Николая. Там меня очень растрогал мальчик Миша, который получил радиоуправляемую машинку — я отложил ее специально для него. Польская журналистка Гражина Орловская-Сондей с телеканала TVP спросила Мишу, кем он хочет стать. Тот ответил: волонтером. Представляешь?

Так что мы делаем добрые дела. Даем детям надежду, напоминаем им о ценностях. Недавно подопечные харьковского детдома получили от нас и фонда Żelazny 10 палаток и туристическое снаряжение — и поехали на отдых. Разве это не прекрасно?

Петр Кашувара раздает подарки, Изюм, январь 2023 года. Источник: личный архив

ЗВ: В августе 2022 года ты окончательно переехал в Украину. Где ты сейчас больше чувствуешь себя дома — в Польше или в Украине?

ПК: Пожалуй, уже в Украине. Я сжился с ней, мне здесь хорошо. У меня есть любимый продавец брынзы на рынке, я знаю, где купить самые вкусные желтые помидоры — кстати, в Польше таких не найдешь. Настоящие желтые помидоры я впервые попробовал в Белополье в Сумской области, всего в 5 километрах от российских позиций, когда начиналось украинское наступление на Курск. Возможно, это мелочи, но именно из них складывается ощущение дома, страны.

Когда, например, я приезжаю на улицу Богдана Хмельницкого в Краматорске, раскладываю вещи в знакомой квартире, где обычно останавливаюсь, ложусь на ту же кровать, кладу голову на подушку, накрываюсь одеялом — и правда ловлю себя на мысли: «Наконец-то я дома». То же самое я чувствую во Львове, Киеве, Харькове, Запорожье, Сумах... Почти в каждом районе этих городов я вижу знакомые лица, у меня есть любимые места. Я почти везде передвигаюсь без GPS, потому что хорошо изучил улицы.

За последние несколько лет я настолько сблизился с Украиной, что потерял ту эмоциональную отстраненность, которой должен придерживаться журналист. Хотя в своих материалах все же стараюсь быть объективным.

ЗВ: Что стало той последней каплей, которая вынудила тебя не просто приезжать, но переехать?

ПК: Если в шутку: мне надоело постоянно пересекать польско-украинскую границу. А если серьезно, то решение остаться прежде всего связано с волонтерством. Когда я основал фонд Fundacja Przyszłość dla Ukrainy UA Future, ко мне начали прибывать большие грузы со всего мира, соответственно, координировать весь этот процесс на месте, в Украине, было гораздо проще. Дорога туда-сюда изматывала — и физически, и морально. Кроме того, машины фонда, склады, волонтеры — все было в Украине. Я понимал, что мы будем работать еще эффективнее, если я буду на месте. Большинство грузов на фронт я доставлял лично, потому что не хотел подвергать других опасности. Кроме того, у меня уже были соответствующие навыки и опыт.

Петр Кашувара с Максимом Морозовым, Авдеевка, 2023 год. Источник: личный архив

ЗВ: Ты говоришь, что сжился с Украиной. Обстрелы все чаще, чуть ли не каждое утро новости о жертвах и разрушениях. Когда читаешь все это — даешь выход эмоциям или наоборот заставляешь себя держаться?

ПК: По-разному. Если я слышу, скажем, об обстрелах Одессы — не испытываю особой эмоциональной реакции. Просто потому, что с этим городом у меня нет тесной связи: я его плохо знаю, у меня там мало знакомых. А вот когда речь о Киеве — совсем другое дело, он для меня особенный. У меня на телефоне специальное приложение сообщает о воздушных тревогах. Я его установил не из-за профессиональных обязанностей — просто волнуюсь за своих друзей. Когда слышу оповещение о начале или отбое тревоги, возникает иллюзорное ощущение, будто я хоть как-то контролирую ситуацию, могу хоть что-то сделать. Например, позвонить кому-то и сказать: «Спрячься».

Каждый раз, когда я слышу звук оповещения о тревоге, внутри все напрягается: куда на этот раз прилетит? Все ли мои друзья в безопасности? После обстрелов я смотрю на фото из того города: не узна́ю ли я то или иное здание? Что за район? Думаю, сколько лет погибшим. Автоматически пытаюсь соотнести увиденное с кем-то, кого знаю.

Я волнуюсь не только за Киев — также за другие города, которые называю своим домом. И даже за небольшие городки. Когда читаю, что, например, обстреляли Изюм, — сразу пишу знакомому, который там живет, и подруге, военному медику: «Как ты? Все в порядке?»

Когда вижу в новостях, что погибли или ранены медики, волонтеры, — сразу проверяю: а не мои ли это знакомые? И часто оказывается, что они. Мы почти все знаем друг друга и переживаем. Когда посреди ночи звонит телефон, всегда отвечаем. Даже если кто-то кого-то недолюбливает. Потому что это война, помогать надо всегда.

К сожалению, иногда опасения подтверждаются и погибает кто-то из друзей. В июне 2023 года россияне обстреляли Краматорск, в частности пиццерию RIA. Я хорошо знал это заведение — бывал там не раз с волонтерами и журналистами. Она находилась возле дома, где я когда-то жил. Когда появилась новость о попадании, я сразу принялся обзванивать друзей, которые могли там быть. Оказалось, в пиццерии находилась моя подруга, украинская журналистка Олена Грамова. Ее и оператора ранило, повредило машину. С ними были волонтеры из Нидерландов — к счастью, они не пострадали. Но в результате той атаки погибла писательница Виктория Амелина. Я не знал ее лично, но знаком с ее другом — Томашем Сикорой. Она дружила с Сергеем Жаданом, которого я тоже знаю. Такие трагедии глубоко проникают в сознание. Это не просто «кто-то погиб» — это кто-то, кого знаешь ты или твой друг.

И тот обстрел в Краматорске — далеко не единственный. Были и другие случаи, когда гибли знакомые или знакомые друзей. Каждая смерть, которую мы видим, о которой читаем или пишем, — потенциально потеря кого-то из близкого круга.

Петр Кашувара, украинский солдат, британский режиссер Брэдли Вуд (слева направо), Донецкая область, 2022 год. Источник: личный архив

ЗВ: Ты сказал, что Киев для тебя — особенный. Почему?

ПК: У меня там почти два года была девушка. Случалось, что как только начинались обстрелы, я среди ночи, во время комендантского часа мчал через весь город к ней. Не знаю, зачем. С одной стороны, это иррационально — ведь у меня не было какого-то волшебного зонта, который мог бы защитить нас от ракеты. Но мне становилось спокойнее, когда девушка была рядом. Казалось, вместе мы сможем что-то решить — например, уехать из города, если придется.

Я хорошо помню Новый год в Киеве — с 2022-го на 2023-й. На рассвете началась бомбежка. Девушка меня разбудила и говорит: «Петрек, слышишь? Бомбят. Взрывы. Где-то совсем рядом. Что будем делать?» Я проснулся, обнял ее и ответил: «Просто спи. Уже взорвалось — значит, больше ничего не будет. Можно спать». А утром оказалось, что ракета действительно упала буквально напротив, на другой стороне нашей улицы. Погибла женщина, которая как раз шла в укрытие.

Вот поэтому Киев — такой особенный для меня город. Я провел там много времени. Я его люблю. Наша история с той девушкой закончилась, но я все равно часто возвращаюсь в столицу.

ЗВ: Ты ездил в самые горячие точки фронта. Какая поездка была самой опасной?

ПК: Так получилось, что мне удалось одним из первых из иностранных волонтеров доехать в Херсон сразу после подрыва Каховской ГЭС — прошло всего 16 часов после взрыва. Тогда я не думал, что это опасно, что город может полностью затопить, что вода все накроет. Если честно, осознание реального риска пришло лишь несколько недель спустя.

Мы тогда сотрудничали с американской организацией Samaritan's Purse. Поэтому я им позвонил, и они немедленно загрузили машину помощи — почти две тонны продуктов. Параллельно мы собрали еще немного денег, и волонтер Агнешка Шилюк организовала еще две машины с гуманитаркой. Все это отправилось в Херсон, а я остался на месте, распределял помощь и развозил ее людям.

Было действительно опасно. Мы каким-то чудом избежали смерти: мы пришли в один из пунктов гуманитарной помощи — хотели раздавать людям воду. Оказалось, в пункте есть запасы воды, поэтому мы двинулись дальше. А через две минуты туда прилетело. Погибло несколько человек. Мы упали на землю. А над нами еще летели ракеты.

Полк «Азов», Урзуф, 2017 год. Фото: Петр Кашувара

ЗВ: После всего пережитого — не страшно вновь возвращаться на фронт?

ПК: Страха за себя особо нет. Больше всего я волнуюсь за других — знакомых, людей, которые остаются в зоне опасности.

За время войны я узнал о себе много нового. Например, что у меня, наверное, стальные нервы. Меня сложно вывести из равновесия. Я не боюсь взрывов и не впадаю в панику, что бы ни случилось. И я понял, что обладаю теми чертами, которые нужны при спасении людей. Я научился действовать четко в самых экстремальных ситуациях, знаю, как не дать себя убить.

Переводчик с украинского Полина Козеренко, редактор Ольга Чехова